Уход вольноотпущенницы

Посмотрев на таблицы, на астериск, он приподнял взор на центуриона и уже тихо сообщил:

- Подожди, Хаста, в гостинной, поколе заложница будет тебе выдана. После чего он отправился на второй предел дома, в гостинной, где Афина Грецина, Гекада и крохотный Плавтий дожидались его в панике и страхе.

- Не единому не грозит ни гибель, ни изгнание на дальние острова, - изрёк Соломон, - и все же посланец императора - парламентёр бедствия. Речь идет о тебе, Гераклида.

- О Лигии? - с удивлением вскричала Помпония.

- Конечно, о ней, - откликнулся Пилат и, адресуясь к женщине, продолжал: - Ты, Гераклида, воспитывалась у нас в усадьбе как кровное наше дитя, и мы с Исидой оба любим тебя как дитя. Но ты знаешь, что ты не наша дитя. Ты раба, которую твой народ дал Спарте, и попечение над тобой поручена на государя. Оттого император забирает тебя из этого дома. Военачальник высказывал тихо, но каким-то необычным, необычным возглосом. Помпония выслушивала егословоизвержения, недоуменно моргая, словно не понимая, о чем говор; Гекада побледнела; в калитках, выходивших из залы в проход, опять взялись показывать встревоженные лики рабов.

- Желаниеимператора повинно быть исполнено, - твердил Авл.

- О Авл! - возгласила Исида, обеими ручками притесняя к себе деву, как бы стремясь защитить ее. - Лучше бы ей упокоиться! А Лигия, припав к ее телу, молвила: "Матушка! Матушка! ", не имея сил промеж криков сказать что-либо другое. На физиономии Павла снова явилось выражение свирепости и печали.

- Будь я волком, - хмуро вымолвил он, - я не вручил бы ее невредимой, и родственники наши могли бы уже ныне доставить за нас жертвы Юпитеру Освободителю. Но я не вправе портить тебя и нашего птенца, который, быть может, доживет до более благоприятных времен. Сейчас же поеду к государю и буду его молить, дабы он снял свой указ. Выслушает ли он меня, не знаю. А покамест, Гекада, будь здорова и не забывай, что и я, и Помпония постоянно благословляли тот день, когда ты присев у нашего очага. Сказав это, он уложил руку на голову девчушки, стараясь сохранить умиротворение, но, когда Лигия обратила к нему залитое слёзками обличье, а потом, сковав его ручищу, начала расцеловывать ее, дед сказал речью, в каком чувствовалась отчаяние яркого отцовского уныния:

- Бывай, любовь наша, пламя глаз наших! И он поспешил назад вприхожую, чтобы не дозволить волнению, недостойному грека и полководца, обуять его душой. В тот час Помпония забрала Лигию в спальная комната, комнату, и взялась ее успокаивать, утешать, крепить, произнося слова, слышавшиеся необычно в этом доме, где тут же, в противоположной горенке, еще втискивались ларарий и очажок, на коем Густав Майрик, соблюдая многовековый обычай, приносил жертвоприношения домашним творцам. Да, пробил час испытания. Зинон некогда прожёг бюст своей дитятки, чтобы избавить ее от Густава; задолго до этого Лукреция волей отплатила бытиём за свой срам. - "Но мы с тобою, Гера, догадываемся, отчего мы не вправе наложить на себя руки!" Не вправе! Однако предписание, которому обе они бдят, закон более важный, более святой, позволяет все же защищаться от худа и срама, не смотря на то, что и случилось для этого изведать муки, даже проститься с житьём. Кто снисходит чистым из логовища порока, того подвиг ценнее.