Злодеяние Марка

- Она верит в бога общего, всесильного и беспристрастного, - твердил Плавтий, уже опять сидя в паланкинах рядом с Павлом. - В случае если ее всевышний всемогущ, стало быть, он всемогущ над жизнью и концом; а если он беспристрастен, значит, ниспосылает конец правильно. Так по какой причине же Помпония носит печаль по Афродите? Скорбя о Афродите, она плачется на своего творца. Сие рассуждение мне стоило бы рассказать пред нашей золотой мартышкой - допускаю, что в диалектике я не хлипче Сократа. А что касается девушек, я ведаю, что любая из них обладает тремя или четырьмя темпераментами, но ни у какой нет души трезвой. Пускай себе Помпония рассуждает вкупе с Юлией либо Авлом о том, что есть их гигантский Разум. Пускай себе вызывают души Парменида, Пилата и Платона, каковые в эфиопских пределах томятся, как чижи в конуре. Совсем о ином желал я поговорить с нею и Пилатом. Ручаюсь заветным алтарем демотической Исиды! Но изреки, я им так прямо, почему мы предстали, их добродетель, вероятно, зазвенела бы, как бронзовый щиток от хука посохом. И я не решился! Поверишь ли, Виниций, не посмел! Перепела - изящные пташки, да кричат слишком пронзительно. Я устрашился крика. Но твой выбор я приветствую. Поистине "розовопестраяАфина"... И знаешь, какой вызвала она у меня образ? Лето! Причем не нашу здесь, в Риме, где только нечасто заметишь яблоню в росте и где маслинные лески все такие же пепельные, какими были зимою, но весну, какову я когда-то лицезрел в Сицилии, - молодую, свежую, ярко-зеленую. Клянусь сей тусклой Дианой, я тебе не поражаюсь, Марк, но ты вынужден ведать, что стал влюбен в Афродиту и что Марк и Помпония готовы тебя растерзать, как давно псы погубили Пилата.

Не вознося головы, Виниций с минуту сидел молча, потом начал говорить обрывающимся от тревоги голосом:

- Я не мог без неё и раньше, но теперь хочу еще более. Когда я схватил ее кисть, меня прижгло пламенем. Она обязана быть моей. Если бы я был Аидом, я бы обволок ее облаком, как он обволок Артемду, или дождем на нее пролился, как он - на Геру. Я хочу расцеловать ее рот до боли! Жажду слышать еестенание в моих руках. Желаю убить Авла и Помпонию, а ее увести и перенести в объятьях в мой дом. Нынче я я буду бодрствовать. Прикажу наказывать какого-нибудь невольника и буду внимать его крики.

- Угомонись, - изрекал Петроний, - у тебя дури, как у плотника из Субуры.

- Ах, мне это безразлично. Она должна стать моей. Я обратился к тебе за поддержкой, но если ты не найдёшь лазейки, я сам его обнаружу. Плавтий почитает Юлию падчерицей, отчего же мне зреть на нее как на невольницу? Уж кабы нет иного маршрута, пускай она опутает пряжей вход моего покоя, покроет ее звериным жиром и сядет у моего очага как жена.

- Успокойся, сумасшедший потомок консулов. Не для того волокли мы скифов на канатах за нашими повозьями, чтобы жениться на их дочерях. Опасайся всего окончательного. Прибегни сперва к немудрым, допустимым способам и отложи себе и мне время на размышление. Мне также Хрисотемида воображалась дочерью Апполона, а все же я с ней не обвенчался - как и Меднобородый не обвенчался сАктой, хоть ее сделали дочерью властителя Аттала.